Ночная традиция

Посвящается медработникам гастроэнтерологического отделения Полтавской детской областной больницы

Часто вспоминаю одну небольшую, но конкретно приключенческую историю, которая произошла со мной в детстве. Происходило всё это где-то в марте-апреле 1990 года.

Время от времени меня норовили положить в больницу, по причине проблем с животом для всяких нудных обследований и возможных лечений. Это удалось проделать со мной три раза. И если первые два случая были для меня каторгой, то третий раз – незабываемой историей.

Мне было тогда 14 лет. Для детской больницы я был как «дедушка» в армии. Я проходил по сроку, согласно которому ещё можно было лечь в детскую. Меня определили в специальную палату для особо взрослых. Ребятам, что там лежали, было лет по 14, но кое-кому 15 или даже 16. Однако это уже те, кто лёг по некой протекции, так как таких в детскую уже особо не брали. Больница эта представляет собой двухэтажное здание. Все палаты в основном находятся в ней на втором этаже. На первом же, лишь в одном крыле, располагались маленькие детки - груднички со своими мамами и почему-то там же, только в самой последней комнате крыла, палата с отроками. Туда я и попал. Отроки оказались весёлой компанией, весьма разнообразной, даже культурной и интересной.

Древняя традиция.

Прежде необходимо вспомнить, чем по ночам дети частенько баловались. Ещё в детском возрасте, когда я был в больнице, а также по опыту пионерского лагеря я знал, что ночью лучше либо не спать, либо на худой конец надо ставить сигнализацию на входные двери или прямо на кровати (в зависимости от наличия подлых элементов в комнате). Потому, как издревле существует традиция бродить по ночам по комнатам и мазюкать спящих зубной пастой. Очень ценилось, если такую операцию удавалась провести в комнатах противоположного пола. По жизни я всегда был жертвой этой противной традиции, и мне никогда не удавалось измазюкать кого-нибудь самому. Теперь же ситуация изменилась. Я был «дедушкой» и измазюкать меня никто бы не посмел. В больнице об этой традиции врачи знали, поэтому искореняли её, как только можно и искореняли беспощадно.

И вот мы решились пойти на вылазку. Наш приятель по палате Игорь – мировой парень, должен был выписаться на следующий день. Согласно традиции, эта ночь являлась королевской и Игорь был в ней королём. Также, по традиции, он должен был измазюкать всю больницу, ибо ему уже нечего было терять. Его попросту не выгонят, ведь он и так выписывается. Игорь согласился взять всю нашу палату на это святое дело продолжения традиции. Я подумал, что наконец-то мне удастся кого-то разрисовать пастой. Планы были таковы: сделать крутой рейд и по возможности измазюкать девчонок. Это всё же было занятием рискованным, так как надо было выждать, когда уснут дежурные медсёстры, а после, быстро и эффективно прокрутить тёмные делишки. При этом девчонки могли просто завизжать как сирены, и наша задача в этом случае заключалась в том, чтобы вернуться в свои постели, даже через запасную, пожарную лестницу и прикинуться спящими. И вот, мы положили на отопительные батареи тюбики с зубной пастой и стали ждать двух часов ночи. Скажу, что тюбики с пастой обязательно требовалось предварительно нагреть, иначе мазюкание холодной пастой могло обернуться провалом всей операции, а особенно в палате женской. Если мальчишки, проснувшись, орать не будут, скажут тихо пару ласковых, но так что б никто не услышал, то девчонки просто подымут крик.

Итак, мы не спали, а ждали глубокой ночи. Но одна из дежурных медсестёр что-то заподозрила (традиция ей была знакома, и к тому же палата отроков не внушала доверия). Мы дождались двух часов ночи и пошли. Нас было человек семь. Операция осложнялась тем, что палата наша находилась на отшибе, и поэтому было необходимо пробраться сквозь заслоны и кордоны первого этажа, добраться до ближайшей лестницы, преодолеть её, и далее ориентироваться по ситуации на этаже втором, разведывая, а спят ли там дежурные. Однако дойти нам удалось только до лестницы, после чего пришлось срочно ретироваться и вдаваться в бега от идущей медсестры. Мы удачно вернулись, легли в кровати и решили дать докторам ещё один час на измор. В три ночи зазвенел наш электронный будильник, однако былого оптимизма не у кого больше не было. Все дрыхли. Удалось растолкать и поднять не многих. Нас было теперь трое. «Король ночи» пожелал спать и только благословил нас на это нехитрое дело, после чего закутался в одеяло и отключился. Но мы горели решимостью. Снова вытащили из отопительных батарей тюбики и украдкой, как партизаны, начали красться на второй этаж. Времени оставалось мало, и поэтому мы решили измазюкать только девчонок. Нашей первой целью была одна из ближайших к лестнице палат на втором этаже – это был переправочный пункт. Там мы были должны разбудить ещё одного «сподвижника» и взять его в нашу команду. При этом необходимо было осмотреться, разведать обстановку на втором этаже и скоординировать дальнейшие действия.

Мы благополучно добрались до переправочного пункта. Растолкали «сподвижника». Он стал нашим четвёртым сотоварищем. Следующим этапом необходимо было пересечь кордон ординаторской. Скажу, что это специальная комната, с открытой в коридор дверью, в которой должны были спать, вернее не спать обессиленные дежурные медсёстры. Нашей задачей было пересечь этот опасный рубеж, так как мы не знали, насколько крепко ли кто спит в ординаторской и не смотрит ли в коридор. Мы решили разделиться на две группы. В первой был «сподвижник» с нашим парнем. Фамилия сподвижника была Васюта. Мы были где-то одного возраста. Мне он почему-то запомнился милыми странностями. Васюта, например, любил на людях поплевать себе на ладошку и начинать приглаживать – прилизывать свою чёлку, чтобы она мокро лежала на голове, после этого он снова плевал на ту же ладошку и начинал вычищать до блеска свои белые кроссовки. Иногда он делал всё также, но только в обратном порядке. После укладки и натирки его лицо обретало выражение спокойствия и безмятежного счастья. Васюта ходил всегда в чёрных спортивных штанах, чёрной тенниске. При этом он носил белые кроссовки, наверное под цвет своих светлых волос. Ну, так вот, во время проведения операции Васюта оделся как обычно, как оказалось впоследствии не зря, но подвели его излюбленные белые кроссовки.

Первая группа пошла вперёд. Её задачей теперь было добраться через кордон ординаторской до следующего переправочного пункта (также мужской палаты), там замаскироваться и ждать нас. Затем необходимо было рвануть в противоположную по коридору дверь, но палаты уже женской. Группа пошла и удачно попала на второй переправочный пункт. Очередь была за нами. Мы были уже готовы сделать аналогичный рывок по коридору, как вдруг ситуация резко изменилась. На первом этаже заплакал грудничок, и в ординаторской послышалось движение.

Партизаны не сдаются!

Мы спешно засунулись назад в палату. Мой напарник одетым сиганул в постель «сподвижника» Васюты и накрылся почти по макушку. Мне же пришлось лезть под его кровать. Я услышал шаги, кто-то спускался вниз и подымался вверх. Ощущение было не из приятных. Необходимо было срочно спасаться и пробираться к себе «домой». Следует отметить, что стенка между палатой и коридором наполовину была стеклянной. Т.е. от пола метра полтора – глухая стена, выше - практически стекло. Поэтому надо было либо лежать и маскироваться, либо срочно покидать палату, так как из коридора она прекрасно просматривалась. Плач стих, мой сотоварищ вылез с кровати, из чего я понял, что опасность миновала, так как именно он приоткрывал глаза и видел, что твориться в коридоре. Мы вылезли. Я помню, как посмотрел на одного из спящих в палате и позавидовал ему. Он время от времени приоткрывал глаза, чтобы лицезреть цирк и его клоунов, поблагодарив их за комедию, т.е. нашу трагедию, но очень жаль, что в постели лежал не я.

Нам удалось подойти лишь к двери, так как плач повторился вновь. При этом послышались разговоры дежурных врачей, и мы снова распределились по местам, согласно купленным билетам. Но дело уже «запахло керосином». Мы услышали, что ведётся разговор и разговор шёл уже о неких беглецах, в которых мы узнавали себя.

Я лежал под кроватью, и мне было очень плохо. Ещё горела надежда обмануть медсестёр и все-таки вернуться в свою постель незамеченным и прикинуться шлангом. Однако дверь в палату распахнулась, и вошли две медсестры. Они ходили по палате, а потом подошли к нашей кровати. Я видел их ноги и тапки прямо возле себя, меня прошибло потом и мне страстно захотелось «домой», баиньки, в свою тёпленькую постельку. Я не понимал, что я делаю на этом грязном полу, и почему на меня охотятся. Ноги долго стояли, что-то думали и разглядывали. После начали переговариваться. Одна медсестра негромко сказала, что в кровати лежит явно не Васюта. Вторая же ей возражала, утверждая, что под одеялом всё-таки Васюта. После этого тапочки удалились из палаты. Я облегчённо вздохнул и начал дышать. Однако мой сотоварищ в постели сверху надо мной почему-то не проявлял признаков жизни. Меня это стало волновать, и я начал его пихать снизу, недоумевая, почему он не двигается. В голову приходили всякие нелепые мысли, начиная с того, что он так хорошо вошёл в роль, что уснул, вплоть до того, что «не вынесла душа поэта». Я решительно отбрасывал эти ужасные нелепости и продолжал его пихать снизу. Как оказалось впоследствии, медсестра спряталась за углом в коридоре и наблюдала через стеклянную стену палаты за нашей кроватью. Ей, наверное, было не удобно скинуть одеяло, однако её одолевали сомнения относительно настоящего хозяина постели. Мой сотоварищ приоткрыл немного глаза, попросту её засёк, и потому продолжал блаженно «спать». Позже он рассказывал, что когда его детально в упор рассматривали медсёстры, он еле сдерживал смех, пряча рот под одеялом. Ну, я прямо не знаю, мне вот было совсем не смешно. Ему хоть по обстоятельствам разрешалось, и даже было необходимо спокойно и блаженно дышать, изображая спящего мальчика. Мне же дышать, по воле обстоятельств, строго воспрещалось!

Шло время, я лежал под кроватью. Вдруг мы услышали ругань в коридоре. Кого-то из нашей команды явно отловили, начали чихвостить и возможно пытать, разбуженные и злые медсёстры. Хотя на самом деле, драма была не у нас, а у них. Потому как во время их дежурной смены исчезли дети, и никто не знал где они, более того, в больнице были дети и из интерната, за которыми нужен был глаз да глаз, что б не сбежали. Но нам было знать и понимать этого тогда было не дано.

Итак, я всё ещё лежал под кроватью, томимый неизвестностью и плохим предчувствием скорого ареста и «застенками гестапо». И вот снова дверь распахнулась и в палату вошла пара тапочек. Но шла она уже уверенно и целенаправленно, как-то не особо приветливо, как гусеницы танка, зная, кого они будут мотать. Пара тапочек остановилась прямо возле меня, и грозный голос приказал: «Вставай!». Я вздрогнул. Почему знакомый нежный женский голос такой вот сейчас грозный!? С сотоварища при этом со свистом слетело одеяло. Из-под кровати я даже немного видел, как оно летело. Но оно ж не с меня слетело! А что же теперь делать мне? Лежать под кроватью дальше? Ведь это же не мне скомандовали! Жуткая дилемма мгновенно нахлынула на меня. Но дилемму к моему счастью разрешил тот же строгий голос: «Тебя это тоже касается!» Я осмотрелся на месте, никого под кроватями больше не было, поэтому пришлось сдаваться. Помню, что изображал я плачевное, сонное и несчастное лицо, несчастного заложника жутких и нелепых обстоятельств. И лицо это должно было вызвать жалость и просить пощады. Но не тут-то было!

Нас «выволокли» в коридор (нежно, конечно же). Я был вообще босиком. Что б шума не создавать, я кроме носков ничего не одевал. Свет бил в глаза и нас поставили к стенке. Однако нас было трое. Четвёртого пока не обнаружили. Пару вопросов в лоб и медсёстры уже знали, где есть четвёртый. Как оказалось, Васюта был во втором переправочном пункте, в большой и тёмной палате. В своей чёрной одежде, он по-пластунски, гонимый страхом, лез под кроватями, ища себе спасения. Как загнанный и перепуганный зверек, судорожно спасаясь охотников, лезет в свою глубокую норку, что б там укрыться. Васюта лез целенаправленно в дальний пыльный, самый тёмный угол палаты, что б там, под чьей-то кроватью слиться с темнотой, стать одним целым с ней. И ему это почти удалось! Он свернулся «ёжиком», спрятав свою светлую шевелюру в черноту. И на него в упор смотрели зоркие медицинские глаза и не видели! Поэтому он дольше всех и продержался. Уже пошла повторная, целенаправленная облава, но всё испортили белые кроссовки Васюты. Они засияли в темноте и погубили всю маскировку. Зверёк был изловлен и вскоре мы увидели, как из палаты вышла медсестра, ведя под конвоем пыльного и взъерошенного Васюту.

Бить детей нельзя! Нет, они не посмеют!

Нас просто построили вдоль стенки и сказали, что спать нам не дадут, и мы дождёмся утренней планёрки врачей, и нас туда строем отведут, и там нас будут жарить, и вообще бить нас будут дома родители, потому как сегодня мы вылетим со свистом из больницы! Но жарить здесь нас тоже будут!

Вот так мы несколько часов босые (частично) «на снегу» под стенкой и стояли. Вместе с тем лично для меня это было уже куда более легче и спокойней, чем томиться в ожидании неизвестного под кроватью. Васюта довольно скоро обнаружил, что его кроссовки не сияют и чёлка не лежит, поэтому «при людях» и наблюдающей за ним медсестрой начал свою любимую операцию прилизывания. При этом на лице медсестры появилась улыбка с выражением брезгливости. Васюту же озарила счастливая лыба.

Ближе к рассвету выявился среди нашей команды и благодетель. Он сказал мол, валите ребята всё на меня. Дело в том, что ему рано раненько светило покинуть застенок, покинуть задолго до зловещей планёрки, что бы испить куда более страшную чашу. Он сегодня шёл на зонд, ему предстояло 5 часов лежать с трубкой во рту, которая идёт куда-то за желудок и выкачивает всё жизнь. Поэтому он сказал мол, валите всё на меня, мне они в моём состоянии ничего не сделают. Не посмеют! К тому же «на зонде» была любимая врач, которую юные обитатели больницы ласково называли тётей Катей. Она любила детей и, кстати говоря, не раз спасала жизни отравившихся грибами. Она бы в обиду попросту никого не дала! Настал час и благодетеля увели глотать шланг. Нас осталось трое, но оставившему нас мы ни капельки не завидовали. Из нас троих один, как оказалось, имел хорошую протекцию, другим языком - крышу. Он сказал, что ему на планёрке ничего не сделают, так что придется отдуваться по полной лишь мне и Васюте. Однако человек он был благородный, потому как пообещал всю вину взять на себя. При этом был он года на полтора нас обоих старше и на голову выше. Мол принудил детей не спать и всё такое.

И вот время планёрки настало. Нас вызвали туда под её конец и сказали, что всё это плохо и сейчас мы вылетим из больницы. Нам только оставалось, как мышам из «Леопольда» слёзно просить: «Прости нас Леопольд. Мы больше не будем. Честно не будем Леопольд». Что мы слёзно и делали, и что от нас собственно и хотели. Хотя однозначно сделать желали совсем другое, но бить детей нельзя!

Окончание с лирическим уклоном.

Нас отправили на выход из кабинета. После чего ко мне подошла медсестра Людмила Ивановна, участвовавшая ночью в отлове. Она меня помнила ещё со времени, когда я впервые лежал в больнице. Помнил её и я. Она была молода. Дети её любили. Любили за теплоту. Для меня, в ней было что-то притягательное и особенное. Так вот, накануне, этим же вечером, ко мне на посещение приходила мама. Мы разговаривали, я рассказывал какие-то новые анекдоты, мы вместе смеялись. И я заметил, что в конце комнаты для посещений стояла эта самая медсестра и наблюдала за нами. И не просто наблюдала, она буквально сопереживала нашу встречу и даже смеялась вместе с нами. Что-то глубоко трогало её. Теперь же она подошла ко мне и с какой-то обидой обратилась. Она сказала, что как я мог так поступить, ведь ещё вечером, я так общался со своей мамой и теперь вот так поступаю. И вообще, все вы такие! Она говорила так, как будто что-то в ней разбилось. Мне стало не по себе, я не понимал, почему она так говорит, что случилось. При этом хотелось кричать, что я не такой.

Впоследствии у меня частенько было мечта её где-нибудь случайно встретить и всё объяснить. Я всматривался в лица врачей, когда проходил мимо лечебных заведений областной больницы, с надеждой, а вдруг... Думаю, что если я всё же с ней повстречаюсь, то подарю ей вот этот рассказ.